Мне было 10 лет .
1976 год.
На Петропавловской крепости появились слова -" Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков".
Эти слова, как потом выяснилось, написал мой будущий муж, художник и правозащитник.
Я уяснила про Право на свободу слова, подкрепленное латинским - Audiatur et altera pars. (Латынь ,любимую папой, я учила только для своей пользы).
И я верю в примат Права, права писать, читать, издавать журналы.
И мне больно, что это Право нарушается.
И что слова моего мужа, спустя столько лет, Аня говорит не на уроке истории, а в суде.
ДЕЛАЕТСЯ ИСТОРИЯ
Когда читаешь историю своей страны, то самые замечательные документы - письма Пушкина и Чаадаева, речи Плевако и Столыпина, тексты Гинзбург или Вигдоровой - уже написаны, они уже великие, за ними уже тянется огромный, длинный след в русской истории. А когда такие тексты видишь в реальном времени, трудно увидеть, что вот оно, ты присутствуешь при том, как создаётся вечная история. Это нормально и понятно - у сегодняшнего текста нет ещё следа, уже подтвержденной важности в истории. В «Пушкин в жизни» Вересаева, собрании свидетельств современников поэта в реальном времени, хорошо видно - они совершенно не видели того, что мы видим сейчас. Они не знали, что живут в эпоху Пушкина и их единственная надеждами на место в истории - вот, что-то сказать про Пушкина.
Сегодня я читаю речь Аллы Гутниковой, редакторки Журнал DOXA, последнее слово в суде 1 апреля, по самому позорному делу, и вижу, как делается русская история. Не меньше Герцена, не меньше Чуковской, не меньше публицистики Амальрика, Сахарова, Солженицына. Не меньше последних слов Навального - быть может, самых важных текстов на русском языке последних лет.
Моему поколению - редакторы DOXA ровесники моего старшего ребёнка - язык последнего слова может показаться чуть более наивным и детским, чем великие тексты прошлого. Правильно - это потому что мы постарели и новый текст, который будет определять будущее, и должен казаться непривычным. Я не боюсь ошибиться и принять неважный текст, который растает без следа, за важный, исторический. Я боюсь ошибиться в другой сторону - когда будущее творится рядом, а ты не замечаешь.
ВЫСТУПЛЕНИЕ АЛЛЫ ГУТНИКОВОЙ В СУДЕ, 1/4/2022
"Я не буду говорить о деле, обыске, допросах, томах, судах. Это скучно и бессмысленно. Последнее время я хожу в школу усталости и досады. Но еще до ареста я успела записаться в школу умения говорить о действительно важных вещах.
Я бы хотела говорить о философии и литературе. О Беньямине, Деррида, Кафке, Арендт, Сонтаг, Барте, Фуко, Агамбене, об Одри Лорд и белл хукс. О Тимофеевой, Тлостановой и Рахманиновой.
Я бы хотела говорить о поэзии. О том, как читать современную поэзию. О Гронасе, Дашевском и Бородине. Но сейчас не время и не место. Я спрячу свои маленькие нежные слова на кончике языка, на дне гортани, между животом и сердцем. И скажу лишь немного.
Я часто чувствую себя рыбкой, птичкой, школяром, малышкой. Но недавно я с удивлением узнала, что Бродского тоже судили в 23. И поскольку и меня причислили к роду человеческому, я буду говорить так: В каббале есть концепция тикун олам - исправление мира. Я вижу, что мир несовершенен. Я верю, что, как писал Иегуда Амихай, мир был создан прекрасным, для того, чтобы было хорошо, и для покоя, как скамейка в саду (в саду, не в суду!). Я верю, что мир создан для нежности, надежды, любви, солидарности, страсти, радости.
Но в мире ужасно, невыносимо много насилия. А я не хочу насилия. Ни в какой форме. Ни учительских рук в трусах школьниц, ни кулаков пьяного отца семейства на телах жен и детей. Если бы я решила перечислить все насилие, которое есть вокруг, мне не хватило бы ни дня, ни недели, ни года. Чтобы увидеть насилие вокруг, достаточно только открыть глаза. Мои глаза открыты. Я вижу насилие, и я не хочу насилия. Чем больше насилие, тем больше я его не хочу. И больше всего я не хочу самого огромного и самого страшного насилия.
Я очень люблю учиться. Дальше я буду говорить голосами других.
В школе на уроках истории я изучила фразы "Вы распинаете свободу, но душа человека не знает оков" и "За вашу и нашу свободу".
В старшей школе я читала "Реквием" Анны Андреевны Ахматовой, "Крутой маршрут" Евгении Соломоновны Гинзбург, "Упраздненный театр" Булата Шалвовича Окуджавы, "Детей Арбата" Анатолия Наумовича Рыбакова. У Окуджавы я больше всего любила стихотворение:
Совесть, благородство и достоинство -Вот оно, святое наше воинство.Протяни ему свою ладонь.За него не страшно и в огонь.Лик его высок и удивителен.Посвяти ему свой кроткий век:Может, и не станешь победителем,Но зато умрешь, как человек!
В МГИМО я учила французский и узнала строку из Эдит Пиаф: "Ça ne pouvait pas durer toujours" "Это не могло длиться вечно". И из Марка Робена: "Ça ne peut pas durer comme ça" "Так не может продолжаться".
В девятнадцать лет я ездила в Майданек и Треблинку и узнала, как на семи языках сказать "никогда больше": never again, jamais plus, nie wieder, קיינמאל מער, nigdy więcej, לא עוד.
Я изучала еврейских мудрецов и больше всего полюбила две мудрости. Рабби Гилель говорил: "Если не я за себя, то кто за меня. Если я только за себя, то зачем я? Если не сейчас, то когда?". А рабби Нахман говорил: "Весь мир - это узкий мост, и главное - совсем не бояться".
Затем я поступила в Школу культурологии и выучила еще несколько важных уроков. Во-первых, слова имеют значение. Во-вторых, нужно называть вещи своими именами. И наконец: sapere aude, то есть имей мужество пользоваться собственным умом.
Смешно и нелепо, что наше дело связано со школьниками. Я преподавала детям гуманитарные науки на английском, работала няней, мечтала поехать по программе "Учитель для России" в небольшой город на два года и сеять разумное, доброе, вечное. Но Россия - устами государственного обвинителя прокурора Трякина - считает, что я вовлекала несовершеннолетних в опасные для жизни действия. Если у меня когда-нибудь будут дети (а они будут, потому что я помню главную заповедь), я повешу им на стенку портрет прокуратора Иудеи Понтия Пилата, чтобы дети росли чистоплотными. Прокуратор Понтий Пилат стоит и умывает руки - вот какой это будет портрет. Да, если думать и быть неравнодушными - теперь опасно для жизни, я не знаю, что сказать о сути обвинения. Я умываю руки.
И вот сейчас момент истины. Час прочитываемости. И я, и мои друзья и подруги не находят себе места от ужаса и боли, но когда я спускаюсь в метро, я не вижу заплаканных лиц. Я не вижу заплаканных лиц.
Ни одна из моих любимых книг - ни детская, ни взрослая - не учила безразличию, равнодушию, трусости. Нигде меня не учили этим фразам: «мы люди маленькие», «я человек простой», «все не так однозначно», «никому нельзя верить» «я как-то этим всем не интересуюсь», «я далек от политики», «меня это не касается», «от меня ничего не зависит», «компетентные органы разберутся», «что я один мог сделать»…
Наоборот, я знаю и люблю совсем другие слова.
Джонн Донн через Хемингуэя говорит: Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе, каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа, и так же, если смоет край мыса или разрушит Замок твой или друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай, по ком звонит колокол: он звонит по Тебе.
Махмуд Дарвиш говорит: Когда готовишь завтрак, думай о других (не забудь покормить голубей). Когда ведешь войны, думай о других (не забывай тех, кто ищет мира). Когда оплачиваешь счет за воду, думай о других (тех, кого питают облака). Когда возвращаешься домой, к себе домой, думай о других (не забывай о людях в лагерях).Когда спишь и считаешь звезды, думай о других (тех, кому негде спать). Когда выражаешь свои мысли метафорой, думай о других (потерявших право голоса). Когда думаешь о тех, кто далеко, подумай о себе (скажи: Ах, если бы я только был свечой во тьме).
Геннадий Головатый говорит: Слепые не могут смотреть гневно, немые не могут кричать яростно, безрукие не могут держать оружия, безногие не могут шагать вперед. Но - немые могут смотреть гневно. Но - слепые могут кричать яростно. Но - безногие могут держать оружие. Но - безрукие могут шагать вперед.
Кому-то, я знаю, страшно. Они выбирают молчание. Но Одри Лорд говорит: Your silence will not protect you.
В московском метро говорят: Пассажирам запрещено находиться в поезде, который следует в тупик. А петербуржский "Аквариум" добавляет: Этот поезд в огне.
Лао-Цзы через Тарковского говорит: Главное, пусть они поверят в себя и станут беспомощными, как дети. Потому что слабость велика, а сила ничтожна. Когда человек рождается, он слаб и гибок, а когда умирает - он крепок и черств. Когда дерево растет, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жестко - оно умирает. Черствость и сила - спутники смерти. Слабость и гибкость - выражают свежесть бытия. Поэтому что отвердело, то не победит.
Помните, что страх съедает душу. Помните о персонаже Кафки, который увидел "как во дворе тюрьмы устанавливают виселицу, по ошибке подумал, что она предназначена для него, ночью сбежал из своей камеры и повесился".
Будьте как дети. Не бойтесь спросить (себя и других), что такое хорошо и что такое плохо. Не бойтесь сказать, что король голый. Не бойтесь закричать, разрыдаться.
Повторяйте (себе и другим): 2+2=4. Черное - это черное. Белое - это белое. Я - человек, я сильный и смелый. Сильная и смелая. Сильные и смелые.
Свобода - это процесс, в ходе которого вы развиваете привычку быть недоступным для рабства".
